У него была душа Кальвина: «А по-нашему, а по-моему: убежденность человека, что он нашел правоту – нормальное человеческое состояние. <…> Сознание, что жизнью своей служишь воле Бога – здоровое сознание всякого человека, понимающего Бога простым, отнюдь не гордостным сердцем».
С этим выразительным портретом
вышел в свое время некролог на Кольте
Перо он приравнял к штыку: литература была для него лишь средством для достижения главной цели – разоблачения преступной советской власти. Самым важным его произведением я считаю «Архипелаг ГУЛАГ». Я не разделяю праведного гнева тех, кто находит в этом тексте фактические ошибки. Какой точности тут можно требовать, принимая во внимание, в каких условиях это писалось? У нас ведь и сейчас нет полной информации – и неизвестно, будет ли когда-нибудь.
Длинная, запущенная борода кажется мне физически отталкивающей и прочно ассоциируется с дикостью в самом плохом смысле этого слова. Не знаю, сознательно ли Солженицын, достигнув известного возраста, постарался придать своей внешности сходство с поздними портретами Льва Толстого, или тут сказалось их внутреннее родство. В том числе, мизогиния, явно чувствующаяся в солженицынских романах.
вышел в свое время некролог на Кольте
Posts from This Journal by “персоналии” Tag
-
Не говори с тоской: их нет!
Постоянные читатели этого журнала уже знают, что его автор – продукт специализированной биологической школы, вернее – класса, в разные годы…
-
Меж сыром лимбургским живым
В советское время родители воспитывали детей в подозрении к частному предпринимательству. Мой отец говорил: «Я врач, ты биолог: это я понимаю. А…
-
Нигде кроме
Маяковский восхищает своим безупречным чувством языка и непревзойденным мастерством обращения со словом. И все-таки даже в юности я оставалась…
Comments
А в чем его мизогония, кстати?
МизогИния (тот же греческий корень, что и в "гИнекологии"). Сильнее всего, на мой взгляд, она чувствуется у Солженицына в "Раковом корпусе" - например, вот в этом пассаже:
"Не сегодня, так в день какой-то другой - и Вега, тоже и Вега, легконогая, воодушевленная, с кофейно-светлыми глазами, вся чуждая земному праху - и она же выносит на эту веранду свою воздушную, нежную, прелестную - но постель.
Птица - не живет без гнезда, женщина - не живет без постели.
Будь ты трижды нетленна, будь ты трижды возвышенна - но куда ж тебе деться от восьми неизбежных ночных часов?".
Вот это представление, что женщина - существо сугубо плотское, приземленное, сосуд греха, в то время как мужчина - духовное, носитель высшего начала. В "Круге первом" эта мысль тоже присутствует.
Edited at 2017-06-29 12:58 am (UTC)
У них ведь разные цели. С. с помощью неологизмов пытается четче, как ему кажется, выразить свою мысль и тем сильнее воздействовать на ваш ум. А Х. пытается выразить невыразимое, воздействуя на вашу поэтическую душу. В первом случае ваш ум сопротивляется столь нарочитому вторжению, во втором - душа покоряется многомерной пластике языка.
Я написал письмо Струве. Он мне вскоре ответил, что да, он совсем забыл, ИМКА должна мне "кучу денег" – целых... и назвал сумму, в тридцать раз меньше той, на которую я рассчитывал. Причём в старых франках, ещё бывших в обращении, но стоивших в 1000 раз меньше новых. Да ещё просил разрешения выплатить эту мелочь частями... В процессе дальнейшей перепалки я ему пригрозил судом. Правду сказать, блефовал. В расчёте на то, что испугается и отдаст мне не лишнее, а заработанное.
Он в самом деле испугался. И вдруг...
...И вдруг звонит мне в Германию Юрий Штейн.
Который считается родственником Солженицына, поскольку его жена Вероника Туркина приходится бывшей жене Солженицына Наталье Решетовской двоюродной сестрой.
– Слушай, я тут был у Исаича в Вермонте, а к нему как раз приехал Струве и жаловался на тебя, что ты собираешься подать на него в суд. Так вот Исаич просил меня передать тебе его мнение. Он мне его продиктовал и хочет, чтобы ты его записал. У тебя карандаш и бумага есть? Записывай.
Я сказал: "записываю", хотя делать этого не собирался. О чем потом пожалел. Все-таки документ следовало бы сохранить в подлинном виде. Но я не записал и воспроизвожу по памяти. Послание никакого обращения не содержало. Ни имени-отчества, ни просто имени и уж, конечно, принятого эпитета вроде "дорогой" или "уважаемый", а начиналось прямо со слова "стыдно". "Стыдно русскому писателю судиться с издателем из-за гонораров". И что-то ещё в этом духе, кратко, грубо и выразительно...
Это был, конечно, никакой не совет. Совет нормальный даётся всегда только с добрыми намерениями и хотя бы с приблизительным пониманием сути дела. Здесь не было ни того, ни другого.
Если я и рассердился, то в первую очередь на себя. Какой бы Солженицын ни был хам, он ведь не с каждым позволяет себе так обращаться. Неужели я дал ему повод думать, что со мной можно и так? ещё ведь и потому позволяет, что я вроде бы как свой.
Я, как мне кажется, человек тихий, вежливый, держусь скромно, производя на некоторых людей ошибочное впечатление. Но ведь и я, хотя в лагере не сидел, прошел школу жизни, где "феня" к иностранным языкам не относится.
– А у тебя есть бумага и карандаш? – спросил я вкрадчиво Штейна.
– Есть! – отозвался он по-военному.
– Тогда запиши мой ответ. Приготовился?
– Приготовился.
– Пиши...
Мой ответ был тоже кратким и очень невежливым. Меня потом некоторые люди спрашивали, как же это я посмел? А вот так и посмел.
Не ответить на такое обращение, ничем его не заслужив, я не мог, а другого ответа адресат бы не понял.
(В. Войнович. Портрет на фоне мифа.)
Нет, не читала. Я, увы, не поклонница литературного таланта Войновича, хотя как человек он мне симпатичен. Я знаю, что в "Москве" у него вроде бы очень забавная карикатура на С., но, честно сказать, я не думаю, что я вынесла бы из чтения этого романа что-то для себя новое.
неужели эту лживую мразь ещё кто-то читает и обсуждает ?
В "Архипелаге Гулаг" Солженицын рассказал о том, что скрывалось в Советском Союзе, и за что сразу же зацепились на Западе во времена холодной войны. Нужно сказать, что цифры, представленные в произведении (и опровергнутые сейчас, хотя, конечно, важно, что сам факт - это правда) как нельзя лучше отражали интересы Запада: можно было перевести внимание с немецких концлагерей и геноцида советского народа во время Второй Мировой на Сталина и Гулаг. И это удалось. Солженицына раздули на Западе, потому что им это было нужно.
Когда писатель приехал на родину в последние годы жизни, как я поняла, он был против того, что творилось в девяностые. Как-то слышала с ним интервью, где он открыл рот, чтобы покритиковать то ли приватизацию, то ли ещё что-то, и тут же интервью перестали показывать. Он уже никому не был нужен с его новой критикой.
Отношение к Солженицыну, да и к советскому террору, на Западе - это отдельная сложная тема. Ее отчасти касается Энн Эпплбаум в предисловии к своей книжке, ссылку на текст которой любезно предоставил другой комментатор там вверху.
Меня же поражает то, что первые советские читатели Солженицына, те, кто прочел его рассказы, опубликованные Твардовским, столь высоко оценили именно их художественное качество, а не их тему. (То, что тема произвела впечатление разорвавшейся бомбы, я как раз хорошо понимаю и не удивляюсь). Например, буквально преклонялась перед гениальностью Солженицына-писателя Лидия Чуковская, повести которой, на мой взгляд, ничуть не хуже, а может, даже и лучше в художественном отношении, чем проза Солженицына. Я думаю, что тут мы все же имеем дело с результатом аберрации: впечатление от личного гражданского мужества автора принимают за восприятие его художественного таланта, а? С другой стороны, я ведь плохо представляю себе художественный уровень тогдашнего "Нового мира" - может, на его фоне проза С. действительно могла показаться шедевром?
"Он уже никому не был нужен с его новой критикой"
Ну, я бы так не сказала: заметьте, что ему тут же было пожаловано поместье, предоставлен неограниченный доступ к телеэкрану, его произведения были напечатаны миллионными тиражами и т.д. Другое дело, что в качестве позитивной программы его взгляды вызвали гораздо больше сомнений, чем его роль как разоблачителя преступлений советского режима.