Европейский город, где, однако, не прочтешь даже вывески: вместо привычных греко-латинских корней – какая-нибудь «gyógyszertár» («аптека»). «Аттила» – распространенное имя и фамилия. Знакомясь, фамилию всегда называют первой. Рождественская месса в соборе: слова гимнов показывают на диапозитивах. Вокруг – галерейка с бюстами знаменитых соотечественников: я знаю только Шандора Петефи. Кинотеатр, где крутят европейские и американские новинки на языке оригинала.
Число солнечных дней в году приближается к 365. Улицы обсажены сливовыми деревьями: в сезон плоды, те самые «венгерки», кучами валяются под ногами – душераздирающее зрелище для московского жителя, вечно тоскующего по свежим фруктам. Персики – дешевле хлеба; возле магазина – маленький рыночек, где окрестные дехкане продают свою продукцию. Самые вкусные в мире пирожные, особенно те, что с маковой начинкой.
Сотрудники Центра – все, а не только те, к кому мы «прикреплены» – считают нас коллективными «детьми полка»: нигде я не встречала столь исключительной доброжелательности. Именно годы, проведенные в Сегеде, я вспоминаю с тем теплым чувством, какое вроде бы должна вызывать студенческая жизнь.
В то время уже начался массовый отъезд российских ученых на Запад, и выяснилось, что иные уважаемые деятели отечественной науки считают это предательством: дескать, такой-то «продался за гамбýргеры» («госдеповские печеньки» еще не были изобретены). А вот наши венгерские хозяева новость о том, что очередной их коллега получил лабораторию в Америке, встречали так: «Ура! Теперь и нам станет легче жить – он сможет помогать нам связями, реактивами и т.д.».
Мне и сейчас не совсем ясны причины этой бросившейся тогда в глаза разницы. Но тем ценнее кажутся мне наши редкие проявления здравого смысла.
