Когда эти категории применяют к искусству, то производят разделение его на «серьезное» и «развлекательное» (или на «элитарное» и «массовое»). При этом подразумевается, что, если второе и имеет право на существование, то уж, во всяком случае, не в нем ценность.
Но так ли это? Замечательно написала Цветаева в «Повести о Сонечке» – не могу удержаться и не привести целиком длинную цитату:
«Теперь, Марина, на прощание, мои самые любимые. Я сериозно говорю. (С вызовом:) – Лю-би-ме-е ва-ших.
Крутится, вертится шар голубой,
Шар голубо-ой, побудь ты со мной!
Крутится, вертится, хочет упасть,
Ка-ва-лер ба-рыш-ню хочет украсть!
Нет, Марина! не могу! я это вам спою! (Вскакивает, заносит голову и поет то же самое. Потом, подойдя и становясь надо мной:)
– Теперь скажите, Марина, вы это понимаете? Меня, такую, можете любить? Потому что это мои самые любимые стихи. Потому что это (закрытые глаза) просто блаженство. (Речитативом, как спящая:) Шар в синеве крутится, воздушный шар Монгольфьер, в сетке из синего шелку, а сам голубой, и небо голубое, и тот на него смотрит и безумно боится, чтобы он не улетел совсем! А шар от взгляда начинает еще больше вертеться и вот-вот упадет, и все монгольфьеры погибнут! И в это время, пользуясь тем, что тот занят шаром... – Ка-ва-лер ба-рыш-ню хочет украсть!..
Что к этому прибавить?»
Искала на ютьюбе исполнение этого шедевра сестрами Бэрри, но наткнулась вот на такое, которое своей непосредственностью, может быть, даже еще лучше прозвучит в защиту «низкого» жанра.
Что же касается русского текста, то для меня этот «шар» (ни в коем случае не «шарф») всегда был – земной шар (а над чьей же головой он тогда крутится, я как-то не задумывалась, хотя тут открываются интересные перспективы). И, очевидно, не только для меня, но и для Михаила Львовского:
Я не знаю, где встретиться
Нам придется с тобой.
Глобус крутится, вертится,
Словно шар голубой...
И для Окуджавы:
Ax ты, шарик голубой,
Грустная планета,
Что ж мы делаем с тобой?
Для чего всё это?
Некоторые настаивают на первородстве именно русской версии (не мог же Сталин допустить клезмер в «Юности Максима»?), другие – польской. Третьи считают, что это – переработанная цыганами старинная неаполитанская песня. Но разве важно, кто прав?..
