О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд

После съезда деревенской бедноты в 1919 году в Зимнем дворце выяснилось, что его севрские вазы использованы в качестве уборных. А за два года до этого Марсель Дюшан предложил писсуар для выставки «Общества независимых художников». Сопоставляя эти два события, Михаил Эпштейн подчеркивает принципиальную разницу между разрушением искусства и созданием антиискусства, уподобляя ее разнице между жестом насильника и жестом юродивого.

Авангардное искусство, пишет Эпштейн, выражает апокалиптическое мироощущение, от чего мы отвыкли за долгий период искусства сугубо светского, от Возрождения до конца 19-го века. «В произведениях авангардистов реальность теряет зримость и антропоморфность, становится теоморфной, готовится к принятию и запечатлению тех форм, которые выводят за грань исторического существования человека. Авангардизм есть эстетика конца и является для искусства тем же, чем для религии – эсхатология: оба кладут меч между Словом и Миром. Искусство второй заповеди – это искусство и последнего Откровения». (Тут уместно вспомнить Рескина, именно в светскости видевшего причину упадка современного ему искусства).

Меня, однако, смущает, что большинство зрителей не в силах извлечь из созерцания концептуальных произведений не то что радости узнаванья, но вообще ничего, кроме недоумения, а вот с религиозным искусством прошлых веков – или даже с нынешним, где оно еще существует – все же не так. А вы что скажете, дорогие френды?

Вклад Пьеро Мандзони в тему, заявленную в начале поста. Его отец, владелец консервной фабрики, однажды назвал творчество сына «дерьмом», и тот решил осуществить идею буквально. Сорок шесть лет спустя это произведение 1961 года стоило €275,000 (фото via Wiki Сommons)