Но бывают случаи, когда личность автора упорно сопротивляется конкуренции со стороны героев. Вот, например, Чехов. Не то, чтобы он был плохой писатель, напротив: «Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова». Но в «осенних сумерках Чехова» невозможно различить отдельные персонажи: все душечки, дамы с собачкой и дяди вани – только фон для гораздо более яркой фигуры своего творца, который «однажды заметил, что умный любит учиться, а дурак – учить».

Или Оскар Уайльд. Конечно, трагический судебный процесс весьма способствовал его посмертной славе, но все-таки и до и помимо процесса именно сам автор, а не его герои, поселился в нашем коллективном бессознательном: «А муж твой носит томик Уайльда, шотландский плэд, цветной жилет».

Не скажу за Чехова и Уайльда, но у Нины Берберовой и Виктора Некрасова мне попадались четко сформулированные признания, что жизнь для них была все-таки важнее литературы. Может быть, в этом все и дело.

Чтобы автор шагнул через лирические томики, нужны, как минимум, следующие условия:

1) На читателя должны произвести впечатление несколько его книг. Если – только одна, то тогда эта книга и существует в сознании как Книга – а личность автора остается в тени. Мои примеры: Габриэль Гарсия Маркес, Джон Голсуорси и Венедикт Ерофеев. У первого все другие произведения просто слишком похожи на главное, «Сто лет одиночества», и воспринимаются как его варианты; у последних же двух любые тексты за пределами «Саги о Форсайтах» и «Москвы – Петушков» читать просто невозможно, настолько они уступают magnum opus'у.

2) Автор должен в первом лице писать о себе, любимом – условие несложное, потому что многие из них именно так и делают, по крайней мере в 20-м веке.

3) Если же нет, то нужна собственно легенда – надо, чтобы кто-то другой рассказал об авторе, как о герое. Мой пример – «Современники» Корнея Чуковского. Мне повезло в нежном возрасте прочитать эту книжку, изданную в серии ЖЗЛ. Имена некоторых описываемых биографом я прежде никогда не слышала – их не то что не издавали, а практически никогда и не упоминали, как, например, Сашу Черного. Чуковский же написал о них так, что для меня они сразу ожили – и некоторых, как Сашу, я сразу полюбила на всю жизнь.