Если бы проводили абсурдный конкурс на лучшее стихотворение во всей русской поэзии, я бы выдвинула на него «Рождественскую звезду». Прекрасная ясность или, его же собственными словами, «неслыханная простота» позднего Пастернака – предел, дальше которого не двинешься. Стихи, великодушно подаренные автором своему герою – лучшее, что есть в его романе.
Во времена моей юности такие книги можно было купить только за большие деньги у спекулянтов. Так что пастернаковский синий том советской «Библиотеки поэта», принадлежавший знакомым, был переписан мною от руки – почти полностью, за исключением разве что поэм. (Между прочим, не самый плохой способ знакомства с поэзией!) А уже в перестроечные годы вышла замечательная пластинка с записями чтения. Даже не собственные стихи, а переводы шекспировских хроник голосом автора показались мне откровением, поставившим последнюю точку над «и».
Позволю себе крамольную мысль, что Пастернак был человеком не слишком умным – в том смысле, что совершенно не склонным к рефлексии, сохранившим детскую непосредственность до самой смерти. Что не ускользнуло от его современников: «Он награжден каким-то вечным детством».
Про то, как «вчерашнее солнце» ввело меня в заблуждение, я уже писала. Комментатора на сайте по ссылке смутило слово «медуницы» – а я-то как раз знала, что это – (диалектное?) название пчелы, а не только растения-подснежника. Но и я бы не рискнула предположить, о чем, собственно, идет речь в «Я по лесенке приставной» или даже в «Кому зима – арак и пунш голубоглазый», хотя оба эти стихотворения кажутся мне великими.
А на самом деле мне, в общем-то, все равно, что, собственно, Мандельштам хотел сказать этими стихами. Я просто чувствую, что он чуть-чуть приподнял ту самую «мощную завесу», которая «нас отделяет от другого мира» – и этого уже более чем достаточно.
