Из контекста вроде бы следует, что критерием принадлежности он считает верность некоей совокупности идей, приблизительно соответствующей комплексу идей европейского Просвещения. Примечательно, что корни интеллигенции он начинает искать в государстве Ивана Грозного, где царская служба для энергичного индивидуума была единственным способом выдвинуться. (Автор видит здесь резкое отличие от Европы; но мне сразу вспоминается д'Артаньян). Петр сделал службу обязательной для дворянства и заменил идею служения лично царю идеей служения абстракции – «державе».
Екатерининский «Указ о вольности» автор как-то обходит стороной, полагая, видимо, что он не имел серьезных последствий. А вот масонство, ставшее популярным в России как раз в это время, он считает силой, пробудившей у дворянства чувство собственного достоинства, а с ним и восприимчивость к страданиям других: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Именно так идея служения державе превратилась в идею служения народу.
«Дней александровых прекрасное начало» ознаменовало собой апогей надежд на возможность совмещения государственной службы с желанием изменить мир к лучшему. Но разгром декабрьского восстания покончил с этими надеждами, и декабристы разбудили Герцена. А Герцен – это уже далековато от романтического пушкинского идеала:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать.
Поскольку книжка посвящена истории происхождения российской интеллигенции, на Герцене она и заканчивается. Общее впечатление — что это или фрагмент более фундаментального труда, или сообщение для посвященных. Если автор действительно хочет сказать, что интеллигенция – уникальное российское явление (во всяком случае, уважаемая eliabe_l посоветовала мне его именно как сторонника этого взгляда), то неплохо было бы дать сравнительный анализ образованных слоев России и Европы, но автор, по-видимому, полагает, что про европейский слой читатель и так все знает :)