Если посмотреть на историю искусства с высоты очень, очень птичьего полета, то трудно не заметить, что степень реалистичности изображения описала этакую колоколообразную кривую. Конечно, не всякий художник или скульптор стремится копировать окружающий мир, но откуда же он черпает вдохновение для полета своей фантазии?
Человек отличается от всех других животных тем, считает Александр Лобок, что «заявляет свой познавательный интерес по отношению ко всем без исключения предметам окружающего его мира, независимо от того, какова их биологическая ценность». Более того, человек еще и удваивает этот мир, нагружая каждый предмет культурной семантикой. Миф же служит проводником по миру смыслов, «предохраняет человека от того, чтобы тот не оказался подавленным ошеломительным многообразием открывающихся в его предметной деятельности возможностей». В пояснение автор описывает ситуацию скульптора, при взгляде на кусок мрамора якобы «подавленного» многообразием открывающихся там перспектив. Мне сдается, однако, что у скульптора сначала появляется вполне определенная идея статуи, и только потом он прицельно подыскивает материал, подходящий для ее воплощения.
Слова в заглавии – из первой услышанной мной когда-то давно песни Михаила Анчарова. Они и сейчас кажутся мне самым глубоким проникновением в сущность искусства, какое мне попадалось, так что тогда я сразу заинтересовалась личностью автора. Еще почему-то запомнилось хлесткое из другой его песни:
Уродись я с такою мордою, Я б надел на нее штаны!
А вот с прозой Анчарова я в юности так и не познакомилась, и потому решила восполнить этот недостаток сейчас, последовав рекомендации уважаемого asidenko.
Родители, заботясь о воспитании эстетического вкуса у своего чада, начали таскать меня по художественным музеям в самом нежном возрасте. Увы, из этих ранних походов мало что отложилось у меня в сознании: все увиденные полотна слились в единое цветное пятно. Кроме одной картины, которая так поразила мое юное воображение, что запомнилась индивидуально.
Об «Исповеди глупца» я впервые узнала в юности, от Нины Берберовой, которая была знакома с последней женой Стриндберга и оценила эту книгу очень высоко: «В двадцатом веке люди раскрыли себя, как никогда до того не раскрывали. Все – о себе, все книги. Обнажение того, что раньше было тайной. Одним из первых сделал это Стриндберг (если не считать Руссо) в 1893 году. <...> Мы продолжаем в известной мере идти по этому пути (Стриндберга-Жида) и говорим о себе то, о чем молчали наши отцы и деды». Заинтригованная, я кинулась читать, но быстро обнаружила, что «Исповедь» – манифест самого патологического женоненавистничества, гораздо ядовитее «Крейцеровой сонаты» или «Сыновей и любовников».
У Сомерсета Моэма в «Бремени страстей человеческих» есть незабываемый персонаж: Фанни Прайс, соученица Филипа по художественной школе. «Плевать мне на то, что они обо мне думают. Я все равно буду учиться. Я знаю, у меня есть талант. Чувствую, что я художник. Лучше умру, чем брошу живопись. Да я и не первая, над кем смеялись в школе, а потом оказалось, что это и был настоящий гений. Искусство – единственное, что мне дорого, и я с радостью отдам ему жизнь. Все дело в упорстве и умении работать». Она выполнила свое обещание – повесилась, когда закончились деньги на учебу.
«Папаша» Климт писал портреты светских львиц, а вот оба его протеже всматривались в собственное отражение. И увидели там такое, что их творения быстро попали в список «дегенеративного искусства», подлежащего уничтожению в Третьем рейхе.
После съезда деревенской бедноты в 1919 году в Зимнем дворце выяснилось, что его севрские вазы использованы в качестве уборных. А за два года до этого Марсель Дюшан предложил писсуар для выставки «Общества независимых художников». Сопоставляя эти два события, Михаил Эпштейн подчеркивает принципиальную разницу между разрушением искусства и созданием антиискусства, уподобляя ее разнице между жестом насильника и жестом юродивого.
Одна читательница осудила меня за выражение «по наводке» (в значении «по подсказке»): дескать, негоже приличной даме употреблять воровской жаргон! Из вежливости я подчинилась, но сомнения остались. В конце концов, заведомо существующая в нормативной речи «стрельба по прямой наводке» не имеет к криминалу никакого отношения, а каждый понимает в меру своей испорченности :) Гугл утверждает, «по наводке» часто встречается в текстах вполне законного содержания – но мне интересно ваше мнение, уважаемые френды.
